– Лет в девять, кажется, – ответил Тёма. – Заканчивал второй класс музыкалки, думал, скорее бы отмучиться, а услышал Pink Floyd – и всё. Понял, что ничем, кроме музыки, я заниматься не хочу.
– А я люблю театр, – сказала Инга. – Особенно музыкальный. Люблю истории. Только словами я их рассказывать не умею. Для меня всегда было важнее, под какую музыку герои прощаются, чем то, что они говорят при этом.
Тёма посмотрел в её светлые, почти прозрачные в солнечном свете глаза, и подумал, что никогда ещё не встречал человека, которому, как сейчас Инге, не надо было бы ничего объяснять. Достаточно слова, намёка. Они, кажется, на одной волне с ней.
– А что у меня заметный акцент? – поинтересовалась она.
– Почти незаметный, – ответил он. – Но я слышу.
– Музыкант, – улыбнулась Инга.
– Но он классный. Мне нравится. Не знаю, может, это какие-то детские впечатления от вашего кино. Что-то очень романтическое.
– Для актрисы это было бы не очень хорошо, – ответила она. – А для пианистки без разницы. Но я рада, что тебе он нравится.
Тёма кивнул и улыбнулся.
– Ты ещё не проголодался? – спросила она. – Тут есть одно заведение, там очень мило.
– Ага. Пора бы пообедать, – ответил Тёма.
Они заказали жареный черный горох, национальное латышское блюдо, как объяснила Инга, и болтали о всякой ерунде. Тёме вдруг стало неважно, о чём говорить, лишь бы с ней. Так спокойно ему не было уже очень давно, пожалуй, последний раз он так себя чувствовал ещё до знакомства с Лизой.
Когда они вышли на улицу, уже вечерело. Инга поёжилась и сказала:
– Холодно.
Тёма обнял её за плечи.
– Спасибо, так теплее, – улыбнулась она.
Так они и шли по берегу, обнявшись и молча смотря на море. Потом они ехали обратно на электричке и какое-то время отогревались на центральном вокзале.
– Я пока не хочу домой, – сказал Тёма, – давай сходим ещё куда-нибудь.
– Давай, – легко согласилась она и отвела его в кафе на Домской площади.
Они долго сидели там и пили чай из пузатого чайника, который принёс официант, одетый в чёрные брюки и серую жилетку. Тёме обстановка показалась непривычно роскошной, он привык к обедам в Гастрите и к перекусам в пирожковой на Садовой. Быстро и дёшево, без претензий на уют. А здесь приглушённый свет и блики в больших окнах мягко рисовали чуть нерезкую картинку, оставляя место для фантазии, для недосказанности.
Играла музыка, одна из лучших песен Пугачёвой: Ты на свете есть.
– Знаешь эту песню? – спросил Тёма Ингу. Она кивнула.
Тёма посмотрел ей в глаза, и его ладонь как-то сама собой накрыла ладонь Инги.
– Я нравлюсь тебе? – спросила она.
Приятная прогулка и небольшая месть Лизе оборачивались чем-то угрожающе серьёзным. Надо было делать выбор.
Если бы не Лиза, если бы он сам был другим, если бы его жизнь сложилась не так по-дурацки… Всё могло бы выстроиться иначе. Как было бы хорошо. Как в кино. Рыжая красавица-пианистка и он – спокойный и уверенный в себе гитарист. Только это всё неправда. Он – издёрганный и вечно сомневающийся в себе мальчишка, неудавшийся музыкант, влюблённый в чокнутую алкоголичку и нимфоманку. А Инга и весь сегодняшний день – это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Прости, – сказал он, убирая руку, – прости.
– Ты куда пропал? – спросила Лиза, когда Тёма вернулся на квартиру.
– Гулял, – ответил Тёма.
– Весь день?! С подружкой Лены?!
Она была поражена. Её верный паж ушёл на целый день с другой девушкой!
– А что тебя так удивляет? – холодно спросил Тёма.
После той поездки их отношения стали меняться. Тёма устал от роли пажа. Лиза это чувствовала, но, годится ли он на другую роль, пока не понимала. Появившийся холодок на неё странным образом повлиял. Она стала надолго задумываться, смотря на Тёму; с каким-то новым выражением лица представляла его приятелям. Тёма понял – он может добиться того, чего он так хотел, – она будет его. Не под влиянием порыва, как тогда в поезде, а осознанно. Но, как при их первой встрече в театре, он вдруг увидел своё будущее – яркой мгновенной вспышкой, и в этом будущем не было Лизы.
Однажды они поссорились, сидя в Эльфе. Лиза орала на Тёму, он слушал её с мрачным удовлетворением. Когда она вышла на улицу, сидевший неподалёку от Тёмы смутно знакомый бородач интеллигентного вида неожиданно сказал ему:
– Не часто увидишь человека, которому так нравится ненавидеть.
– Ты о ней? – не понял Тёма.
– Я о тебе. Кажется, тебе очень нравится ненавидеть её. И себя. Даже не понять, кого больше.
Позже Тёма вспомнил, как его зовут. Это был Гоша – приятель Макса. Писатель или что-то в этом роде.
После этого Тёма не появлялся у Лизы целую неделю, как ни странно, чувствуя себя довольно неплохо. Потом позвонила Ирма:
– Лиза в реанимации. Отёк лёгких.
Недели за две до этого Лиза призналась ему, что пробовала кокаин:
– Тёма, мне страшно. Это состояние трудно описать словами, но я опять хочу его пережить. Боюсь, я не удержусь.
Вероятно, отёк был оттого, что кокс был грязный, с примесями.
Тёма бежал по трамвайным путям, потом через пустыри до метро, вниз и вверх по эскалатору, и по улице Рентгена до пульмонологии первого медицинского.
Врач спросил его:
– А вы, собственно, кто ей? Родственник?
– Я люблю её, – ответил Тёма, предательски дрогнувшим голосом.
Тёма пропустил экзамены первого потока, но это было сейчас совершено неважно. Лиза была на краю. Тёма вдруг понял, почему не говорят «глянуть смерти в глаза». Потому, что у неё нет глаз. Говорят «в лицо», но лица у неё тоже нет. Это повседневная рутина. Строчка в истории болезни: скончалась во столько-то, диагноз такой-то. Безликое сообщение, о том, что самый дорогой для тебя человек скоро станет пищей для червей. И ты остаешься один с этими казенными формулировками, а её больше не будет, совсем не будет. И от мысли, что он никогда не сможет коснуться её руки, ткнуться лицом в её волосы, услышать её смех, ему хотелось выть.
Всё в нём противилось этой мысли. Но какой-то тёмный голос внутри говорил, что в настоящем, не придуманном мире, любовь кончается именно так: скальпелем хирурга или ножом беспредельщика, и в конечном итоге дорога одна: в больничный морг.
– Ты, там наверху, – сказал Тёма. – Пожалуйста, пусть она останется жить. Пусть она выживет, остальное неважно. Пусть она не любит меня, пусть она уйдёт к кому захочет. Я не прошу больше ни о чём, только сохрани ей жизнь!
Когда ей стало получше, ей разрешили выходить к нему. Он приходил каждый день, для него не существовало дней и часов приёма. Он проходил через гараж, поднимался по служебной лестнице. А потом звал медсестру, стоял у дверей в реанимационное отделение и ждал, когда Лиза выйдет, одетая в халат, из-под которого торчали её красные вельветовые брюки. Это очень домашнее зрелище успокаивало его. Иногда они приходили вместе с Ирмой, а один раз пролезли через служебный вход целой компанией, вместе с Мишей и другими музыкантами.
– Это чудо какое-то, – говорил врач о состоянии Лизы, – невероятно хорошая динамика.
– Мы верим в чудеса, – сказала Ирма.
– Хорошо верите, – серьёзно ответил врач.
А потом была выписка, Тёма ждал Лизу у входа очень долго, а она спустилась вниз хорошо подогретая и, смеясь, рассказала ему, как пила спирт с врачами.
И опять потянулись дни, похожие один на другой. Встречи у неё дома, прогулки в парке, кофейни днём, её хождения по кабакам и истерики по вечерам, его бессонные одинокие ночи.
Конец ознакомительного фрагмента.